Василий Авченко – писатель, журналист. Живёт во Владивостоке. Окончил с отличием факультет журналистики Дальневосточного государственного университета (2002), работал во владивостокских газетах «Ежедневные Новости», «Дальневосточный учёный», «Владивосток» и др.  Печатается в журналах «Новый мир», «Знамя», «Москва», «Двина», «Нижний Новгород», Тихоокеанском альманахе «Рубеж», альманахе «Енисей». В 2016 году книга «Кристалл в прозрачной оправе» вошла в шорт-лист Бунинской премии. В 2017 году издательство «Молодая гвардия» выпустило написанную Василием Авченко биографию писателя Александра Фадеева в серии «Жизнь замечательных людей». Автор сборника «Владивосток-3000. Киноповесть о Тихоокеанской республике» совместно с Ильёй Лагутенко (2012). Премии и награды: 2009 — лонг-лист премии «Большая книга», шорт-лист «Национальный бестселлер»; 2010 — шорт-лист «премии НОС»; 2015 — шорт-лист премии «Национальный бестселлер»; 2016 — книга «Кристалл в прозрачной оправе» вошла в лонг-лист премии «Большая книга», лонг-лист литературной «премии НОС», шорт-лист Бунинской премии.

Между асфальтом и небом

40 лет назад во Владивостоке покончил с собой поэт Геннадий Лысенко

Сами анкетные данные стали частью его мифа: появление на свет в глухом углу, полусиротство, завод, тюрьма, скандалы и наконец – самоубийство… Но миф бы не состоялся, если бы не было главного – стихов. Геннадий Лысенко, ушедший из жизни в неполные 36, был удивительным лириком.

Родился он в военном 1942-м в Приморье – в селе Барано-Оренбургское, у границы. Вскоре отец, родом откуда-то из Поволжья, семью оставил. Потом умерла мать. Геннадий воспитывался у тётки, у бабки, в интернате… –  «трудное детство», которым он не щеголял. Лишь иногда проскакивало:

На возраст не делайте скидки,

не ставьте мне возраст в вину –

я помню суровые нитки,

как старшие помнят войну.

(…)

Не всё заслоняли медали.

Не всё рассказали про то,

как плакали,

пели,

рыдали…

Я помню такие детали,

которых не помнит никто.

Рабочий в геофизической партии; курсант владивостокской «ремеслухи», где готовили морских мотористов. Драка на картошке с деревенскими, первый срок – три года. В 1963-м Лысенко освобождается. Земляк-милиционер Валерий Юрченко помогает ему с работой и с жильём, Лысенко устраивается во Владивостоке на Дальзавод – тогда гигантское предприятие, главная ремонтная база Тихоокеанского флота. Здесь он, с детства увлекавшийся живописью, лучше всех выводит ватерлинии на корабельных бортах (потом он сменит на Дальзаводе ещё несколько специальностей: газорезчик, сверловщик, котельщик-корпусник, обрубщик литья). Геннадий женится, у него рождается сын. Заканчивает вечернюю школу, пытается поступить на юрфак – не берут из-за судимости. А вот в армию взять хотели – но он откосил, причём через психиатра. «Он словно бы устыдился этого нехорошего обстоятельства, отрабатывая “священный долг” вне рядов вооружённых сил…», –  писал позже поэт и критик Илья Фаликов, уроженец Владивостока. В самом деле, в строках Лысенко часты фронтовые образы:

Листва осенняя редела,

Как список роты на войне…

Или:

Опять я необстрелянный солдат,

Запыхавшийся, с пульсом учащённым…

Или ещё, из самых последних стихов:

Пришла пора беречь патроны;

Простая, в общем-то, пора,

Но разжиревшие вороны

Об этом каркают с утра,

Но нужен повод столь же важный,

Чтоб всё стерпеть, под – в бога мать! –

Пришла пора для рукопашной

Все силы мобилизовать.

Происходит ещё одна рукопашная, Лысенко дают два года условно. Потом – ещё одна («Личность поэта – явление довольно опасное для окружающих…», – заметит позже владивостокский критик Александр Лобычев, ушедший из жизни в июле 2018 года). Лысенко получает год.

Этот последний срок интересен рождением поэта. Какой-то уголовник, баловавшийся поэзией, отобрал у Геннадия книгу «Основы стихосложения». Лагерный замполит Юрий Карпов не только вернул книгу хозяину, но и устроил его библиотекарем. Вскоре прямо из колонии Геннадий отсылает стихи в краевую комсомольскую газету «Тихоокеанский комсомолец». Как ни странно, редактор – писатель Лев Князев – сразу же их публикует.

Было это весной 1968 года. Начался творческий, как говорится, путь, оказавшийся недолгим – 10-летним.

Летом того же года Лысенко выходит на свободу и возвращается на родной Дальзавод, где происходит ещё одна счастливая встреча. Литобъединением при заводе руководил поэт Юрий Кашук, сразу разглядевший в Лысенко талант и взявший над ним шефство.

Юрченко, Карпов, Князев, Кашук… – каждый так или иначе поучаствовал в его жизни. Случайные, казалось бы, встречи складывались в единственную, прочерченную с чёткостью речного русла на карте судьбу. Лысенко стали печатать, в том числе в центральных изданиях. Его голос сразу узнавался:

Морские птицы не поют

ни за полночь,

ни спозаранку.

Им предначертан неуют

большой,

как счастье наизнанку…

Ещё:

…И сам – не против уж, не за,

Лишь верится неутомимо,

Что и фальшивая слеза

Смывает со щеки часть грима.

Или:

…Такая музыка в крови,

Точно живу во время оно,

Где беззаконие любви

Ещё замена всех законов.

И ещё:

…И небо,

отражаясь в луже,

подскажет сердцу в некий час,

что мы должны быть с виду хуже,

чтоб не обманывались в нас.

Говоря о его истоках, называют Маяковского и Есенина, Васильева и Корнилова, Слуцкого и Межирова, Смелякова, Соколова, Рубцова… Но есть правда и в словах Александра Лобычева: «Лысенко – лирик первородного дара… Путём стиховедческого анализа нам не добраться до истоков – они глубже поэтики, они в самом способе видения и чувствования… Это редчайший случай: он моментально заговорил своим, органичным, естественным голосом… Это не риторическая поэзия, рассчитанная на эффект, хотя он умел найти неожиданную красивую метафору. Это речь человека, который приготовил её именно для тебя: ты с ним сидишь, он с тобой разговаривает о таких вещах, о которых ты не смог, боялся или стеснялся сказать. А он за тебя эти стихи проговаривает, и ты чувствуешь облегчение».

Примерным поведением Лысенко никогда не отличался. «Хмелел быстро и не по-хорошему… В состоянии градуса его штормило, и, если не серчал, он переходил на исповедь… По природе он был драчун. Сценарий случайной драки у него всегда был в мозгу, – вспоминал Фаликов. – По утрам… был несчастен, всю вину брал на себя, казнил себя, задыхался, шёл извиняться». И ещё история от Фаликова: «Я сам видел, как его держал на мускулистых руках, просунутых ему под мышки, вынув из окна на высоте шестого этажа, один художник. Они оба улыбались. Гена, охотно согласившись на проверку крепости той мускулатуры, висел между асфальтом и небом, ему было явно весело. Это было в мастерской на ул. Баляева…».

Знакомые вспоминают, что Лысенко – в любом состоянии – помнил о долгах и всегда их возвращал. Когда кто-нибудь переезжал, брался за самые тяжёлые вещи. «Есть люди, которые его помнят как очень интеллигентного и деликатного в общении человека. Другие вспоминают его в какие-то буйные периоды жизни, когда он приходил изрезанный, в крови…», – говорил Александр Лобычев.

В 1973 году у Лысенко вышла подборка в «Юности». Он пытался поступить в Литинститут, но не прошёл конкурс. В 1974-м на семинаре молодых писателей в Иркутске стихи Лысенко получили высокие оценки Распутина, Астафьева, Кожинова. Журнал «Смена» присудил ему премию года.

В 1975-м в Дальиздате выходит первый сборник Лысенко под названием «Проталина», в 1976-м, уже в «Современнике», второй – «Листок подорожника».

Иные коллеги по литераторскому цеху пишут на Лысенко доносы – то он много пьёт, то употребил слово «грязь» в стихах о родной земле… Но ведь и эта зависть – тоже свидетельство признания.

Официозной фигурой он не был, как не был и антисоветчиком.

Порой говорят, что «рабочие» стихи он писал для того, чтобы протолкнуть в печать другие. Но и самые производственные стихи Лысенко – не халтура:

…Чтобы не ради тех деньжат,

Что учтены в тарифной сетке,

Я лично чувствовал, как сжат

Гигантский мускул пятилетки.

Или:

Обрубка стали: гулкий звон чеканки,

багровый дым

и пыль – не продохнуть;

в литейном жарко,

«как под Курском в танке»,

на перекуре скажет кто-нибудь.

И связь времён, утерянная мною,

вдруг дрогнет в пальцах,

словно проводок,

протянутый меж миром и войною;

и боль моя

войдёт в него, как ток,

Чтоб я услышал голоса убитых

и, составляя целое из крох,

понятье «жизнь»

почувствовал как выдох,

переходящий медленно во вдох.

Или:

…И мне доподлинно дано

с металлом,

въевшимся под кожу,

что я – поэт,

что лирик, но

серпа и молота не брошу.

Как раз у него-то всё это звучало искренне, потому что сам Лысенко столько лет отмолотил на рабочих специальностях. Он и внешне был пролетарский парень (настоящий поэт, может быть, и не должен быть похож на поэта). Кашук говорил, что Лысенко напоминал матроса с траулера. Фаликов сравнивал его с фабричным парнем из стихов Бориса Корнилова.

Серп и молот Лысенко всё же бросил – и в жизни, и в стихах. Даже написал:

…Сдаю в музей кирку с лопатой,

Изъяв из образной системы.

То он писал о себе как о «человеке из толпы», то заявлял:

…я – не стандартный,

и по мне

купить костюм – уже проблема.

Однако тут же продолжал:

Но даже в слове «ширпотреб»

есть справедливость в высшей форме,

как свет,

как музыка,

как хлеб,

солдатам выданный по норме.

В последние годы жизни Геннадий, если смотреть со стороны, идёт ввысь. Есть внимание и признание, в 1976-м его принимают в Союз писателей, и вот уже он сам ведёт заседания поэтической студии «Лира». В августе 1978 года у него вышла подборка в «Правде» – главной газете Союза…

Но это – со стороны. Того, что творится в душе поэта, снаружи иногда бывает не разглядеть. А там происходил кошмар.

Если объяснять общепонятными словами, то это кризис, вернее, целый клубок кризисов – возрастной, творческий, любовный, алкогольный… Лысенко бросает работу (уволившись с Дальзавода, он некоторое время служил матросом на портовом катере «Алмаз»), уходит из семьи. Его пристраивают на «номинальную» должность завхоза в Союз писателей. Там он зачастую и ночует.

Эта богемная жизнь длилась около четырёх месяцев. 31 августа 1978 года Геннадий Лысенко удавился шнуром от электрочайника, набросив его на прибитую к стене вешалку для одежды. Произошло это прямо в помещении приморского отделения Союза писателей СССР – на улице 25-го Октября (ныне Алеутская), в доме №19, известном как «Серая лошадь». Прощальной записки не было.

Нет смысла задаваться обывательским вопросом «почему?». У поэтов так случается. «Самим собой оплатил легенду о себе», – написал Фаликов. Лично знавший Лысенко и Бориса Рыжего, он говорит: «Они были похожи».

Такие вести – всегда неожиданны и оглушающи. Не все поверили в то, что он действительно хотел уйти из жизни. «У меня есть уверенность, что, когда он вешался, он до конца не отдавал себе отчёта в том, что мгновение – и его не будет», – делилась поэтесса Раиса Мороз. Поэт Иван Шепета: «Он в это дело играл, это не было твёрдым решением… Обмотав шею, он не смог потом ослабить шнур».

Но всё-таки, если перечитать его стихи последних двух лет, видишь, что роковое решение не было спонтанным. Там и тут рассыпаны знаки неизбежности. А настоящие поэты отвечают за слова:

Раньше времени дыханье

Перехватит у меня…

Или:

Среди праздничной круговерти

Вдруг подумалось на бегу:

«Умереть бы своею смертью»

И додумалось – не смогу…

Или:

…Мне отольются чьи-то слёзы

В начальных числах сентября.

В одном из последних стихотворений Лысенко писал:

…После нас придёт уборщица

И отпустит нам грехи.

1 сентября его нашла уборщица Зинаида Ивановна.

Я знаю кладбище, где буду похоронен,

Я в этом смысле – здравый оптимист…

Хоронили его на Морском кладбище. Из крайкома передали: никаких речей. Ведь самоубийца, пьяница, скандалист… Автор знаменитого в своё время романа «Шахта» Александр Плетнёв не выдержал и по-шахтёрски сказал всё, что думает: «Умер поэт, сегодня все флаги должны быть приспущены, весь Приморский край должен быть в трауре, а мы ничего не сделали, даже поэта по-воровски, позорно, подло хороним…»

Во Владивостоке в 1979 и 1984 гг. вышли книги Лысенко «Крыша над головой» и «Меж этим и тем сентябрём», в Москве в 1985-м – «Зовётся любовью». В 2010 и 2012 гг. владивостокский «Рубеж» выпустил сборники Лысенко «Счастье наизнанку» и – наиболее полный на сегодняшний день – «До красной строки, до упора».

Два года назад на доме, где он жил в 1970-х (Ивановская, 15), появилась мемориальная доска – стараниями обычных читателей, не функционеров и не чиновников.

Нельзя сказать, что при жизни, да и после неё, Лысенко недоставало внимания. А всё-таки есть ощущение, что по-настоящему он не открыт, не прочитан до сих пор.